121.01.15 10:05
Я никогда не пойму мобильные телефоны на войне. Мысль о том, что можно позвонить человеку в окоп или под обстрел, приводит меня в ужас, – пишет на своей странице в «Фейсбуке» российский военный журналист Аркадий Бабченко. – «Здорово! Ну как там у вас? Война? Контузило? Но ты еще жив? Ну, Слава Богу. Что? Бой сейчас? Пашке/Федьке/Митьке ногу оторвало? Не можешь больше говорить, танки наступают? Ну, держитесь там. Напишу сейчас об этом в «Фейсбук». Я не в состоянии осознать это. С полгода назад мы с Пашей Бардиным сидели в московской студии «Шустер-Лайф» и слушали, как Савик Шустер по телефону в прямом эфире разговаривал с человеком в Иловайском котле. Человек этот говорил, что у них семнадцать, кажется, погибших, что они укрылись в каком-то гараже и здесь их зажали уже окончательно и поставили ультиматум до семи утра. Так что в семь утра их уже не будет. Мы сидели, слушали этот разговор, и в гробовой тишине было слышно, как шерсть у нас на загривках становится дыбом. Ничего страшнее я в своей жизни не слышал.
Желание получать информацию – это сигнал о своей готовности предпринять какие-то действия соответственно полученной информации. Знать и не делать – хуже, чем не знать. Как по мне, после таких эфиров действие может быть только одно – оружие в руки и поехал туда, доставать своих из котла. Иначе, зачем тогда владеть этой информацией? Ты либо там, либо здесь. Либо делаешь, либо не делаешь. И телефонный звонок эту дистанцию между человеком в окопе и тобой в тылу никак не сокращает.
Я никогда не звоню в какую-нибудь очередную задницу, если не готов вот прямо сейчас, в эту же секунду, сорваться и поехать. Я бледнею при каждом звонке оттуда. Я боюсь услышать в трубке не тот голос. О том, кто погиб, а кто выжил, я предпочитаю узнавать на месте, лично. Мне кажется, так правильнее. И я сам оттуда тоже никогда не звоню домой. Не место моей семье там, пусть даже и всего лишь посредством голоса. Семья это знает и тоже мне не звонит. Встречаться мы также предпочитаем лично. Жизнь и смерть – слишком это серьезно. Не телефонный это разговор. Как по мне, лучше письмами в конверте. Именно от руки, самому. Это война еще страшна для меня и из-за такого вот аспекта. Никоим образом не морализаторствую, упаси боже. Это исключительно личное. Субъективное».
Желание получать информацию – это сигнал о своей готовности предпринять какие-то действия соответственно полученной информации. Знать и не делать – хуже, чем не знать. Как по мне, после таких эфиров действие может быть только одно – оружие в руки и поехал туда, доставать своих из котла. Иначе, зачем тогда владеть этой информацией? Ты либо там, либо здесь. Либо делаешь, либо не делаешь. И телефонный звонок эту дистанцию между человеком в окопе и тобой в тылу никак не сокращает.
Я никогда не звоню в какую-нибудь очередную задницу, если не готов вот прямо сейчас, в эту же секунду, сорваться и поехать. Я бледнею при каждом звонке оттуда. Я боюсь услышать в трубке не тот голос. О том, кто погиб, а кто выжил, я предпочитаю узнавать на месте, лично. Мне кажется, так правильнее. И я сам оттуда тоже никогда не звоню домой. Не место моей семье там, пусть даже и всего лишь посредством голоса. Семья это знает и тоже мне не звонит. Встречаться мы также предпочитаем лично. Жизнь и смерть – слишком это серьезно. Не телефонный это разговор. Как по мне, лучше письмами в конверте. Именно от руки, самому. Это война еще страшна для меня и из-за такого вот аспекта. Никоим образом не морализаторствую, упаси боже. Это исключительно личное. Субъективное».
